Для начала напомнил сказанное им ещё три года назад, на Втором конгрессе Коминтерна. Напомнил о своей позиции, отделившей его от всех остальных лидеров партии. О неверии в близком будущем победы пролетарской революции на Западе и объединении проблематичных советских республик Европы с СССР. Объединении в той форме, которую планировали Ленин и Зиновьев, Каменев и Троцкий, Радек и Бухарин. Даже Раковский с Фрунзе. Объединении, под которое и создавалась конфедеративная конструкция Советского союза.
«Если вы думаете, — бросил в зал Сталин, — что Германия когда-либо войдёт к вам в федерацию на правах Украины, вы ошибаетесь».
Раскритиковал и политику партии в целом как противоречивую, непоследовательную, и последнюю статью Ленина, ставшую на съезде новым святым писанием, использовал для того всего одну фразу из неё — «у нас третируют инородцев… поляка не называют иначе, как «полячишкой», грузина и других кавказских инородцев — как «капказский человек».
«Да, — в первый и последний раз вступил Сталин в полемику с Лениным, — поляка нельзя назвать «полячком». А ковырнуть Польшу штыком можно?.. Оказывается, сточки зрения самоопределения это делать можно… Нельзя будийского человека (грузина от Буду, прозвище Мдивани. — Ю.Ж.) назвать «капказским человеком», а оставлять там (в Грузии. — Ю.Ж.) свои войска с точки зрения национального самоопределения можно? Нельзя бухарца — даже не знаю, как уж его назвать, — но вводить туда свои войска можно?
С точки зрения определения прав национальностей это делать нельзя. В чём же дело?
В том-то и дело, что в национальном вопросе есть свои пределы. Это важный вопрос, но есть другой вопрос, более важный. Вопрос власти рабочего класса. Вот в чём дело.
Вы должны честно и открыто сказать всем националам — национал, кажется, теперь ругательное слово, что мы иногда вынуждены идти против прав самоопределения национальностей, против их интересов за сохранение своей рабочей власти. В этом не вина, а беда наша».
Сталин не уклонялся от обвинений, предъявленных ему в ленинской статье. «Найдутся, — настаивал он на своём, — в великой коммунистической партии кадры русских работников, которые возьмут на себя задачу пресечь великодержавный шовинизм. А каковы задачи коммунистов в республиках? Разве у них нет задач? Есть. Они должны бороться против своего шовинизма… Только после этой двойственной борьбы, после такой борьбы на два фронта можно сколотить единую интернациональную семью, которую вы называете союзом. Если упустить одно и упирать на первое — это значит однобокость… Вы должны против обоих уклонов бороться».
Так и не излив ещё всей скопившейся желчи, Сталин больно задел Раковского, вскрыв подоплёку его сопротивления интеграции. «Вы скажите прямо, товарищ Раковский, — потребовал он от своего постоянного оппонента, — что вы против объединения. Это я пойму. У вас сорвалась фраза — конфедерация. Не за союз, а за конфедерацию. Это я пойму. Вы скажите прямо, что вы требуете того, чтобы в Донбассе руководила не нейтральная власть, а украинская».
Когда зашла речь о промышленности, не выдержал и Троцкий. Поддержал Сталина. «Нельзя, — твёрдо указал он, — подчинить уголь украинскому национальному моменту, нефть — азербайджанскому».
Несмотря на заступничество Троцкого, Сталин всё же посчитал нужным указать на серьёзные просчёты и наркомвоенмора: «Как можно проглядеть армию, которая всё-таки сидит в чужой стране (подразумевалась тогда независимая Бухарская народная советская республика. — Ю.Ж.), сама разлагается и разлагает население». И неожиданно предложил сделать то, на чём год назад настаивала группа Мдивани, но получила решительную отповедь со стороны Льва Давидовича. Предложил «начать формирование национальных частей — грузинских, армянских, азербайджанских, украинских и так далее. Начать дело постепенно и подсечь основу недовольства в республиках, которое там имеется, выведя наши войска».
Однако отнёс такую цель на будущее. Отдалённое. «Сейчас, — пояснил Сталин, — мы себе этой роскоши позволить не можем. Вот в чём беда. Если вывести войска из Грузии, туда войдут турки, пострадает революция. Если вывести войска из Украины, туда войдут сначала бандочки — полуукраинские, полупольские. Потом они начнут крупнеть, и сами же украинцы потребуют ввести русские войска, иначе их задушат».
Следующим предметом острых разногласий стала национальная культура. Точнее, требование делегатов от Украины полной обособленности и тут.
Фрунзе: «Из 24% украинской части нашей партии (компартии Украины. — Ю.Ж.) только 8% считают своим родным языком украинский. Во всех городах в большинстве русский рабочий класс. Если он по происхождению украинский, то русифицировался. Проблема смычки рабочего класса с крестьянством в этих условиях представляет необычайные трудности и может быть лишь при твердом курсе на овладение пролетариатом украинской культуры».
Н.А. Скрыпник, нарком юстиции Украины: «Великодержавный шовинизм… выступает под знаменем преимущества русской культуры перед всеми другими. Это загромождает путь нашей деятельности… Секретарь нашего ЦК КПУ товарищ Лебедь выступил с такой теорией — о преимуществе русской культуры как городской над украинской как сельской. Конференция (VII Всеукраинская партконференция, 4–10 апреля 1923 года. — Ю.Ж.) эту точку зрения не приняла».
Сталин: «Городская культура выше — она русская. Что же касается деревенской культуры, то там сам чёрт не разберёт, какой у них язык. Посему, если вы будете выдвигать культуру украинскую, местную, это означает создать такую обстановку, при которой городская культура, более высокая, должна подчиниться деревенской, низшей». Но всё же уточнил — «особая национальная жизнь должна остаться в республиках, и она останется.