Антипартийная и антисоветская работа Султан-Галиева могла бы быть предупреждена или во всяком случае обезврежена партийным порядком, если бы в восточных республиках, особенно в Татарии и Башкирии, где султангалиевщина получила некоторое распространение, велась самими же местными работниками систематическая и решительная борьба с уклоном к национализму…
Совещание поэтому считает, что выращивание подлинно интернационалистических коммунистических кадров из местных людей в республиках и областях.., достаточно стойких для того, чтобы устоять против меныиевистско-буржуазных националистических веяний и повести решительную борьбу с уклоном к национализму, является также очередной задачей нашей партии».
Именно поэтому проект резолюции и стал для участников совещания камнем преткновения. Разделил их на две противоборствующие группы.
Первыми поспешили выступить против явного пересмотра резолюции съезда те, на кого и падало подозрение в причастности к султангалиевщине. Они не только попытались взять обвиняемого под защиту, но и объяснить происходящее в своих республиках отнюдь не усилившимся национальным уклоном, а всего лишь общей для всей страны проблемой — тяжелейшим экономическим положением.
«В одной Ферганской области, — объяснял Т. Рыскулов, глава СНК Туркестанской АССР, — имеется четыреста тысяч голодающих. Эта масса из-за куска хлеба переходит на сторону басмачей и служит за жалование, за грабёж. Если бы дать возможность устроиться этим голодающим, восстановить своё разрушенное хозяйство, то завтра же басмачей не будет».
Именно такое объяснение и вспышки национализма, и антисоветского бандитизма поддержал М. Ербанов, председатель ЦИКа и СНК Бурят-Монгольской АССР, главы правительств Татарии — К. Мухтаров, Башкирии — М. Халиков, наркомы земледелия Татарии — А. Енбаев, юстиции Крыма — И. Фирдевс, представитель горных районов Туркестана — Ходжанов.
Они не только оправдывали Султан-Галиева («его очень трудно обвинить при наличии решений XII и X съездов» — Ходжанов), но и упорно настаивали на чуть ли не повсеместном процветании великодержавного шовинизма в национальных республиках и областях. Да ещё вслед за Троцким заговорили о неоколониализме. Мол, революция так ничего и не изменила в положении народов Востока. «Какую бы советскую вывеску не приклеить, — заявил тот же Ходжанов, — всё равно колония доныне остаётся на деле колонией».
Только представители Украины не стали усердствовать в развернувшейся по делу Султан-Галиева дискуссии. Сочли «восточный вопрос» не имеющим прямого отношения к судьбам их республики. Именно так прямо и сказал председатель Киевского губисполкома А.Ф. Гринько: «Если мы будем очень много подчёркивать этот момент, если мы будем опасаться, что постановление XII съезда могут стать «Хартией вольности» для националистов, то по отношению к Украине это совершенно неправильно».
Безоговорочно признав султангалиевщину явлением чрезвычайно опасным, почти все участники совещания от УССР использовали предоставившуюся возможность для того, чтобы в который раз обрушиться на пресловутый великодержавный шовинизм, и сдерживающий, по их мнению, развитие Украины.
Фрунзе, вторя своему непосредственному начальнику — наркомвоенмору, объяснял, что корни, «которые рождают подобное явление.., кроются в том совершенно здоровом и естественном протесте… против линии, названной нами линии» великодержавного или великорусского шовинизма… Затем эти настроения питаются… фактом естественного (? — Ю.Ж.) неравенства, вызывающегося отсталостью ряда национальностей. И лишь на третье место Фрунзе поставил «наличие националистических настроений». Добавил, чтобы все поняли его позицию: «Было бы неправильно, если бы мы, отметив в деле Султан-Галиева вредный и опаснейший уклон, переоценили бы его значение и несколько смягчили бы борьбу по той основной линии, которая была намечена XII съездом. Это было бы величайшей ошибкой».
Ещё более резко выступил коллега Фрунзе по украинскому совнаркому.
«— Скрыпник: Товарищи, которые не были согласны с линией, намеченной XII съездом РКП, пытаются данный случай (дело Султан-Галиева. — Ю.Ж.) использовать, чтобы на практике провести иную линию.
— Троцкий: Совершенно правильно.
— Скрыпник: Если мы подходим к вопросу об определении партийной линии, так надо посмотреть, в какой плоскости дело Султан-Галиева поставлено в ЦК и ЦКК».
А после того произнёс более чем странную, двусмысленную фразу:
«Если во главу нашей правильной партийной политики нужно положить кровь — то я говорю, конечно, лишь о политическом явлении, то кровь должна пролиться».
Но не пояснил, чья кровь должна пролиться — Сталина, Куйбышева, или обоих вместе.
Раковский использовал выступление только для того, чтобы вновь потребовать то, на чём он настаивал последние полтора года — прежде всего украинизации партийного и государственного аппаратов УССР.
«Вновь поступающие на государственную службу, — указал он, должны в течение шести месяцев изучить язык… Украинизация партии должна начаться тем, что в наших партийных школах мы вводим обязательное преподавание на украинском языке».
Затем перешёл к столь же волновавшим его вопросам, также ведшим к обособлению Украины (как, впрочем, и других союзных республик). «Мы вошли в комиссию ЦК РКП, — поведал он собравшимся, — с предложением о переводе трёх объединённых (союзнореспубликанских. — Ю.Ж.) комиссариатов в состав самостоятельных (то есть только республиканских. — Ю.Ж.). Речь идёт об РКИ, Наркомпроде (вскоре переименован в Наркомат земледелия. — Ю.Ж.) и Наркомтруде. С другой стороны, предложили перевести из слитных (общесоюзных. — Ю.Ж.) в объединённые, то есть из первой во вторую группу, комиссариаты Внешторг и Наркоминдел».