Оборотная сторона НЭПа - Страница 130

130

Завершил же Сталин своё выступление тем, что вполне можно было бы назвать его программой. Той, которую он будет отстаивать шесть лет, а затем претворять в явь. Тем, что также можно назвать и манифестом — до предела однозначным, не терпящим произвольных толкований. Лапидарным.

«Сейчас, — торжественно заявил Сталин, — у нас имеется около 4 миллионов индустриального пролетариата… Нам нужно миллионов 15–20 индустриального пролетариата, электрификация основных районов нашей страны, кооперированное сельское хозяйство и высокоразвитая металлическая промышленность. И тогда нам не страшны никакие опасности».

И всё же, чтобы ни у кого не осталось и тени сомнения в занятой им позиции, Сталин ещё дважды только за июнь возвращался к своему отношению по поводу теоретических новаций Бухарина. Порождённых возможностью любой интерпретации слов Ленина о «правильном отношении с крестьянством». Фактически поддержанных Зиновьевым, Каменевым и Рыковым — во всяком случае они не критиковали за то своего товарища по ПБ. Новаций, выраженных, с одной стороны, в призыве к зажиточным хозяевам «Обогащайтесь!», а с другой — с не менее страстным призывом «разжигать классовую борьбу». Пока — в деревне.

2 июня Сталин вместе с секретарями ЦК Молотовым и Андреевым направил редакции «Комсомольской правды» письмо, осуждавшее публикацию статей её главного редактора А.И. Стецкого под общим названием «Новый этап новой экономической политики». Осуждавшее за то, что в них, «правда, в мягкой форме, проводится призыв «Обогащайтесь». С пояснением: «Никогда ещё партия не говорила, что она своим лозунгом ставит частное накопление. Мы развязываем НЭП и допускаем частное накопление для того, чтобы облегчить проведение нашего лозунга о социалистическом накоплении в системе нашего народного хозяйства».

О втором призыве Бухарина речь зашла в ходе выступления Сталина 9 июня в Коммунистическом университете им. Свердлова. «Мы вполне можем, — сказал генсек, — и должны обойтись здесь (в деревне. — Ю.Ж.) без разжигания борьбы и связанных с ней осложнений… Вполне возможно, кулачество само начнёт разжигать классовую борьбу, попытается довести её до точки кипения, попытается придать ей форму бандитских или повстанческих выступлений. Но тогда лозунг разжигания борьбы будет уже не нашим лозунгом, а лозунгом кулачества, стало быть, лозунгом контрреволюционным».

И всё же окончательно закрепил наметившуюся — только наметившуюся — тенденцию, но уже не на партийном, а на государственном уровне Третий съезд Советов СССР, проходивший с 13 по 20 мая 1925 года. На нём о новом курсе поведал Рыков, выступивший с отчётом правительства за шестнадцать месяцев, прошедших с окончания съезда предыдущего. Впервые уделив промышленности львиную долю доклада.

Начал, правда, Рыков не с проблем экономики, а с того, о чём обычно говорил наркоминдел Чичерин. С международного положения. Поступил так, чтобы лишний раз напомнить слова Зиновьева о частичной стабилизации капитализма, которая, мол, и вынуждает страну действовать иначе, нежели раньше. Но поспешно оговорился. Как и глава Коминтерна, посчитал такую стабилизацию далеко не окончательной.

«Устойчивость капиталистического мира, — уверял делегатов Рыков, — явление временное, преходящее». Однако и тут проявил новаторство. Не стал говорить о возможной всё же революции в Европе, а обратил взор к Азии. «Достигнутые успехи, — пояснил он, — в деле национального развития внутри нашего Союза, конечно, не могут не отразиться на национальных движениях и на Ближнем, и на Дальнем Востоке». Подчеркнул, что для успешного влияния на Иран, Афганистан, Индию, Китай «должно быть достигнуто хозяйственное восстановление и хозяйственное равноправие всех национальностей, входящих в состав нашего Союза».

Сделав такой обязательный экскурс в международное положение, Рыков перешёл к отечественной экономике. И сразу слукавил. Заявил, что промышленность страны достигла 70% довоенного уровня. Сказал о том мимоходом, не делая из того никаких выводов. Затем стал обосновывать необходимость восстановления работы фабрик и заводов в их полном объёме. «Чем выше будет развита промышленность, — пояснил он, — тем доступнее будут для всё более и более широких масс крестьянства плуги и тракторы и всё то, что связано с развитием не только техники, но и вообще культуры».

Становилось очевидным, что Рыков во что бы то ни стало пытается доказать: предлагаемая им индустриализация ничего общего не имеет с той, на которой всего полтора года назад, на 12-м партсъезде, настаивал Троцкий — ради создания пролетариата, за счёт крестьянства. Того самого крестьянства, которое в социализм «может придти только путём развития техники, всё большего и большего применения в крестьянском хозяйстве сложных машин. То есть, путём, который связан с развитием крупной индустрии».

Следовательно, по Рыкову, сохранялась смычка, промышленность помогает сельскому хозяйству, город — деревне, а рабочие — крестьянам. Так обосновав необходимость индустриализации пока в интересах ещё не страны в целом, а лишь самой архаической её части, деревни, Рыков перешёл к характеристике задач, стоящих перед промышленностью.

«Ту техническую основу, — говорил он, — которую мы получили в наследие от старого буржуазно-царского режима, мы почти полностью использовали… Теперь рост промышленности связан с расширением основного капитала», то есть со строительством новых заводов и фабрик. И тут же, забыв об интересах крестьян, забыв о стране, вспомнил о «светлом будущем всего человечества». «Постройка технического остова производительных сил, — пообещал Рыков, — новых железных дорог, новых фабрик в условиях советского режима означает приступ к организации технического производственного базиса для социалистического общества».

130