«Я допустил, — заявил он, — одну неверную формулировку. Тут я разумею слово «обогащайтесь», которое дало повод для ряда неверных толкований и которое потом было признано Центральным комитетом ошибочным. Я сам сознаю эту свою собственную ошибку. Я печатно об этой ошибке заявлял в своей статье против Устрялова, я о ней заявил на пленуме ЦК союза молодёжи (комсомола. — Ю.Ж.) и я здесь ещё раз заявляю об этом партийной конференции — верховному органу московского коммунистического пролетариата».
Складывалось донельзя двусмысленное положение. Бухарину всё же пришлось отречься от своего ошибочного призыва, обращенного ко всему крестьянству, в том числе и к зажиточному, к кулакам. Призыва, несомненно, сыгравшего определённую роль в срыве хлебозаготовок. Но всех, кто прежде критиковал его за этот призыв, теперь Бухарин обвинял в развязывании опасной дискуссии. Стерпеть такое не смогли лишь Каменев да Крупская.
«Здесь многие товарищи, — заметил председатель СТО,- указывали на то, что в Ленинграде совершён целый ряд ошибок (читает резолюцию). Если это та самая ленинградская организация, которую здесь почти каждый оратор считал необходимым на основании неожиданно основательного знакомства с «Ленинградской правдой» щипать за тот или иной промах, если она в результате всего обсуждения принимает эту отнюдь не двусмысленную резолюцию, то мы можем сказать, что как московская, так и ленинградская организации являются основными организациями нашей партии и что как московский, так и ленинградский пролетариат должен, по крайней мере, на нашей конференции быть в таком положении, чтобы напраслину про него не говорили. Я уверен, что на партийном съезде будет констатировано глубочайшее единство партии».
Изрядно мягче выразила своё отношение к происходившему на конференции Крупская. «Я думаю, — сказала она в ходе своего выступления, — в такой атмосфере, когда говорят о том, чего не ведает никто, когда говорят о панике перед кулаком и так далее, может случиться, что в том или другом районе кто-нибудь из молодых или чересчур горячих товарищей что-нибудь ляпнет. Ведь и у нас в Москве то же самое встречается». И привела пример Бубнова, допустившего совсем недавно во время выступления очень серьёзную политическую ошибку.
Но мнения и Каменева, и Крупской остались гласом вопиющего в пустыне. Стало очевидным, что на ленинградскую парторганизацию начато наступление. Целенаправленное, хорошо продуманное. С конкретной целью — во что бы то ни стало, даже с помощью подтасовок, опорочить руководство её — губком. И старого её секретаря, Залуцкого, и нового — Евдокимова. А заодно, если удастся, то бросить тень и на Зиновьева.
И тогда ленинградцы не выдержали. В последний день конференции, 10 декабря, единогласно приняли письмо к Московской губпартконференции, назвав его предельно торжественно декларацией.
«Целый ряд речей, — указывалось в ней, — направленных против нашей организации, и резолюция Московской губернской конференции, полемически заострённые против нас, вынуждают нашу XXII губпартконференцию выступить со следующим письмом. Величайшим несчастьем для нашей партии и для ленинского единства было бы противопоставление друг другу московской и ленинградской организаций. Этого не хотят ни ленинградские, ни московские пролетарии-коммунисты… Могут ли быть сейчас какие-нибудь глубокие и неустранимые разногласия между московскими и ленинградскими пролетариями-ленинцами? Нет, таких разногласий нет и быть не может, их могут только создавать, их могут только измышлять, выставляя воображаемые призраки вместо реальных фактов».
Затем «Декларация» последовательно опровергла все обвинения в адрес своей конференции. И о ликвидаторском безверии, и о сеянии паники перед кулаком, и о стремлении к вредному разбуханию партии, и о пессимизме. Завершалась же она такими словами:
«Как ленинцы, мы боремся и хотим вместе с московскими товарищами и вместе с остальными отрядами ленинцев бороться за нашу лениннскую крепость и силу, за нашу ленинскую сплочённость, беспощадно отметая всякую попытку выдумывать разногласия там, где их нет.
Пусть же не пытаются делить нас на «верхи» и «низы». Ленинградская организация — единая и слитная организация, снизу доверху объединённая одним стремлением — отдать, как всегда, все силы нашей партии».
Но уже ничто не могло остановить москвичей, заставить их пойти на примирение. Они поспешили направить в Ленинград новый поток обвинений, содержавшихся в их официальном «Ответе»:
«С величайшей тревогой и величайшей горечью мы констатируем, что такие испытанные рабочие бойцы.., как Комаров и Лобов (председатель регионального органа ВСНХ, Северо-западного промбюро. — Ю.Ж.), шельмуются новыми руководителями Ленинграда вроде тт. Сафарова и Саркиса, снимаются с ответственных постов (чего на самом деле не произошло. — Ю.Ж.) за верность ЦК, за продолжение старой линии ленинградской организации в угоду новым веяниям отчуждённости, сепаратизма, истерической крикливости и интеллигентского безверия в нашу победу».
Покончив с надуманными обвинениями, «Ответ» привёл и реальные факты, которые никоим образом не должны были касаться участников Московской конференции. Оказалось, главное недовольство в столице вызвало избрание делегатом на съезд Залуцкого и неизбрание Комарова и Лобова. Кроме того, во многом стали виновными… Зиновьев и Каменев, не имевшие никакого касательства к Ленинградской губпартконференции. Они, мол, «защищали в Политбюро ту точку зрения, будто бы мы не сможем справиться с внутренними трудностями из-за нашей технической и экономической отсталости, если только нас не спасёт международная революция… Товарищи Зиновьев и Каменев… — признанные партийные вожди масс. Тем опаснее их ошибка. Мы полагаем, что она есть отход от ленинской позиции».